Tuesday 9 June 2015

ОЛЬГА ДЕРНОВА
 
Живёт в Москве, работает в Государственной публичной исторической библиотеке. Публиковалась в "Литературной газете", в журналах "Волга", "Гвидеон", альманахе "Белый Ворон". Автор книги стихов "Человец" (Евдокия, 2013).





КОЛПАК
Как река, история глубока,
совпадения в ней случайны.
На подкладке у колпака
значится: made in China.

Вы утверждаете, что колпак -
настоящий фригийский.
Вы ошибаетесь, это не так.
Бросьте свои приписки.

Тот колпак уж давно истлел.
Давняя парадигма,
как наконечники древних стрел,
в целом декоративна.

Может, напрасно. Ну что ж, ну что ж,
кто б вас поймал на слове.
Слава богу, колпак - не нож
и не требует крови.

Слава богу, он не кольцо,
даже не балаклава.
И под ним заметно лицо;
не безадресна слава.


Слава богу, колпак - не флаг.
(те безвольно обвисли):
ничего под себя, дурак,
не требует, кроме мысли.

***
Птица зовёт во тьму,
к школьной доске.
Птица поёт тому,
кто ходил в рюкзаке.
Кто ходил на диктант,
как последний связной.
У кого "тик-так"
щёлкало за спиной.

Птица зовёт к себе,
на зелёное дно.
Слово - не воробей.
Кто же тогда оно?
Разбирайся сама:
закрывай тетрадь.
Неучение - тьма.
Повторенье - мать.

ЗОЛОТНИК
Дождь на зелёный массив
вылил канистру.
Спи, светлячок, погасив
тёплую искру.
Хватит казаться светлей,
сядь под оградой
с древней сивиллой своей,
кумской цикадой.
«Знаешь, сивилла-кума?
Стало кромешней.
Зреет лиловая тьма
сладкой черешней».
«Лапку давай, баловник,
ляг на пригорок…»
Мал светлячка золотник.
Этим и дорог.

***
Тело исчезнет, а память - обман.
Всё. Это лёгкие правила.
Братское кладбище - каждый каштан,
свечи из белого гравия.
Крепкие столбики их пирамид
сложены в шкаф несгораемый.
Рядом зелёная ветка шумит,
словно боец легкораненый.
Будучи спрошен - откроет пароль,
только меня не заманите:
память без тела - фантомная боль.
Тел не бывает без памяти.

***
Появляюсь в окне, хлебосольное вскинув ружьё,
словно дождь, а не дева.
Ловко делаю чёрное, мокрое дело своё.
Быстро делаю дело:
добавляю шумов, окунаю в густые моря
и с девятого вала
отвечаю за всех, кто захлёстнут.
Точней говоря,
разеваю хлебало.
Мне охота взахлёб воспевать эту хрупкую жизнь,
но уже подыхаю.
И к распахнутой форточке губы на миг приложив,
только смех выдыхаю...

***
как грозой небеса намолнит,
как хватать перестанет свету,
пушкин дону хуану молвит:
что-то рана моя ноет -
та, которой ещё нету
дон хуан головой качает,
долго думает, отвечает:
то не рана твоя ноет -
донна анна по мне воет
донна анна, моя травка,
золотая моя девка
между нею и мной - давка
между мной и тобой - сделка
в голове у меня каша,
но одно я скажу точно:
уважаемый дон саша,
ты ещё поживёшь
точка
а пока за твоим садом
донна анна растёт по следу,
я ещё посижу рядом,
подышу травяным ядом
подожду кастанеду

АБРАКСАС
Щёки сухие – значит, уже не плакса.
Слёзы подсохли – то есть, не на виду.
Чтоб не забылось имя твоё, Абраксас,
я повторял его каждый день в году.
Здесь чешуи твоей голубая смальта,
здесь твои очи жёлтого янтаря.
Имя твоё, Абраксас, - восьмое марта,
первое января.
Соль на щеках – печать твоего налёта.
Я продолжаю, чтоб не сойти с ума.
Имя твоё, Абраксас, сегодня - лето.
Завтра – уже зима.

***
Созрела листва. Печальней,
темней её перекат.
Тесны, как исповедальни,
немые липы стоят.
И грозные боги листьев
внезапно стали нежны:
окошки себе расчистив,
прильнули с той стороны.
Глазницы, чуткие уши,
зелёные кости лбов...

Что поздней окраски суше?
Что властной их ласки хуже?
Родительская любовь.
Вот: сыплется сквозь ограду,
к асфальту на простыню...

Но нет. Не войду. Не сяду.
Не будет со мною сладу.
Ни слова не пророню.

НИТЬ
На живую, белую нить
зашивая наши сердца,
нам желают: не говорить -
договаривать до конца.

Речь же, в сущности, не о том,
как срастётся. Важнее жест:
зашивают его крестом,
но не ставят на сердце крест.

Легче сущее починить,
чем творить в пустоте котла.
Просто белая будет нить
там, где красная нить была.

СЛОВО
Вечер мой изобилен
краскою сине-белой.
Мягко летает филин
книгою обгорелой.
Возится где-то в сучьях,
на рукавах у леших,

только одно озвучив
слово из уцелевших.

Как из трубы камина -
в чёрные сейфы леса,
мыши мелькают мимо:
«Мы – прожжённая пресса.
Свежий вечерний выпуск
сам прилетает на дом…»

Слова зазря не выдаст
тишь, которая рядом.

Сделайся глух, тетеря, -
и с высоты суровой
прямо к тебе на темя
выпадет пепел слова.

ВЫМЫСЕЛ
В этой школе зелёной,
где душа моя числится,
здравый смысл, оттенённый
столь же здравой бессмыслицей,
на уроке преподан.
И психея-мистерия
к этим двум антиподам
ощущает доверие.

Что из этого вышло?
Ни простого, ни дельного.
В высшей школе - тем выше,
чем внушительней дерево, -
если разум и вывелся,
то немедленно слился
с человечками вымысла
(не лишёнными смысла).

Понимание разово,
но спасительно. То бишь,
сон цветущего разума
освежает чудовищ.
Над столами земельными
пусть играет семейка
с полосатыми мельбами,
словно с тиграми Блейка.

ГОРТЕНЗИЯ
Перекипел травяной бульон,
щедро забрызгал стены.
Запахи лета венчает он
шапочкой белой пены.
Пухлой гортензии облака,
видимо, не полезны.
Кто-то снимает их с кипятка
чёрной шумовкой бездны.
Накипь навариста и густа.
Но простодушна вера,
что где-то спит в глубине куста
розовая Венера.
Дремлет, но если внутри канвы
быстро иссякнет нега, -
личико высунет из листвы
и улетит на небо.

ЗАЛП
Когда в зимовочную ночь
ты смотришь, например
всю маскировку сдуло прочь
и столько звёздных жерл
в тебя нацеленных, что ой
увидел бы, сказал
но снег не тает под тобой
и скоро грянет залп
и станет легче, словно жгут
наложенный исчез
пока перезарядки ждут
орудия небес.


0 comments:

Post a Comment