АЛЕКСАНДР СЫРЧЕНКО

 

  Живет в Магадане. Этим все сказано. Поэт и исполнитель авторских песен.

Шаманка

Взвихренный мотив тунгусских песен

за шатром из шкур всю ночь не смолкнет!

Я с красавицей раскосой вместе

зелье пью, а бубен жжет и стонет!

А красавица моя, как здешний ветер,

вся порыв бунтующий, свободный,

ни одна так женщина на свете

не отдастся с дикостью природной!

Без одежд, подрагивает медно,

в стонах плясок сумасшедших ноты!

Я люблю тебя, шаманка! Ведьма!

Маленькая ведьма, кто ж еще ты!?

Изогнулась вся, впилась мне в губы,

бедра в бедра, скачка животами,

сплетены мы жаркими телами,

точно в ритме запредельном бубны!

Судороги штормового неба,

гром, еще... и коготки под кожей!

Медленно рассасываясь, небыль

возвращает быль на наше ложе.

Я и ты, в бессилье сладострастном,

за шатром умолкла песен мука,

пал туман, тяжелый и гривастый

и уснул. Над Севером ни звука.

Встреча

Наколдует зима, нашаманит мороз,

напророчат игральные кости

день,

когда только Вы,

из далекой Москвы

прилетите к нам в гости.

И закружится Мир

у одной из квартир,

той, что в страхе обходят невежи,

где, забыв про грехи,

прочитаю стихи

Вам,

сидящей на шкуре медвежьей.

В порт наш, впаянный в лед,

караван не зайдет –

обезволило море под льдами.

И во власти все мы

рассомахи зимы,

что зависла в прыжке над домами.

А когда ото сна

Мир пробудит весна,

Вы умчитесь голубкой с балкона,

словно древним мечом

начертаю лучом

солнца стылого:

«Счастья Вам, Нонна!»

Просветленный

Солнце медленно тает по капле

золотистой,  сочась  в Океан.

Ветра нет, только машет на камне

опахалами крыльев баклан.

Отдыхают уставшие ноги,

им заказаны тропы назад.

Мы в монашестве все одиноки,

только я одиночеству рад.

Я для нынешней жизни оставлю

все, что свято когда-то берег,

и в далеких скитаньях восславлю

целомудрие диких дорог,

непорочную прелесть зачатья

перламутрово-розовых зорь,

и из черного бархата платья

безутешно задумчивых гор,

неприступную спесь   Океана

и величие Солнца над ним,

и роскошную проседь тумана,

и бескрайности северных зим.

Мой катарсис

Волнуя грозной красотою,

в объятьях блещущих морей,

лежит мой Север предо мною,

в холодной скупости своей.

Ветра вихрастые тугие -

раздули серый небосвод

и в переливы колдовские

преображаться начал он.

Над темной кромкой горизонта

из райских вишен брызнул сок,

и солнца два луча-осколка

воткнулись копьями у ног.

В злаченые венцы оделись

верхушки просветленных гор,

а в море, далеко виднеясь,

горит скалы столетний горб!

Все высшим полнится движеньем,

весь мир предчувствием томим.

И я, пронзенный вдохновеньем,

дрожу, соприкасаясь с ним!!!

Любимому городу в день Юбилея

Магадан, Вам семьдесят и только!

Ваша тайна, как снега ¬¬— нага:

наши судьбы, битые в осколки,

падали на Ваши берега.

И Любовь,  и Ненависть и Вера

в клочья сердце рвали нам, когда

век двадцатый, тенью Люцифера,

наползал на мира города!

Стук кирки и шабер зэка в спину,

лик иконы, облики вождей,

обратит Господь обратно в глину

обесчеловеченных людей!

Но зерно до срока не нальется,

не погаснет золото Кремля,

а сейчас Осанна пусть поется

в честь твою, Колымская земля!

ПОБЕГ

Бежал я, ни с кем не простившись

и не жалею о том!

Бежал я, чуть было не спившись

и Север теперь мой дом!

Я радуюсь новолунию,

родившемуся в снегах,

люблю я теперь колдунью,

гордую, всю в мехах!

Она стройна и отважна,

тайгу не боится ничуть,

а губы с горчинкой, так сладки

и так смугла ее грудь!

Она штопает мне рубашки

и, голову гладя мне,

рассказывает длинные сказки

о шаманской своей стороне.

Тогда мне спокойно и тихо,

как озеру подо льдом,

лишь старая олениха

вздыхает, не ладя со сном.

Что мне до надуманной чести,

до войн и до веры людей,

теперь мне нательный крестик

дороже всех в мире церквей.

Его я молю, в нем Бога,

как смертник о просьбе одной:

"Чтоб не было слез у порога

и в прошлое скрыта дорога

была бы навеки Тайгой!"