АЛЕКСАНДР ЛАНИН

 Александр Ланин (Thorix), родился в 1976 г. в Ленинграде. В настоящее время живёт в Германии, во Франкфурте-на-Майне, работает в Дюссельдорфе. Призёр поэтических конкурсов "Пушкин в Британии", "Эмигрантская Лира", "Ветер странствий" . Стихи публиковались в альманахах "Белый ворон", "Зарубежные задворки", "Интеллигент", "Побережье", "Северная Аврора", "Эмигрантская Лира"

По пустыне

По пустыне бредёт двадцать первый век,

Как последний праведный человек...

Потому что под бомбами все при деле -

Кто-то плачет, а кто-то пашет.

Между нами и богом - чужие дети.

Между нами и ними - наши.

Потому что ракет не бывает вдосталь.

Кто-то шепчет, а кто-то верит -

Два осколка застрянут в прогнивших досках

Заколоченной райской двери.

Дай мне, Господи, слово - услышишь десять,

Не считая молитв и жалоб.

В самолёте летели чужие дети,

Их чужая земля рожала.

А у нас на земле апельсины вровень

Со стеной у развалин храмов,

И песок обязательно цвета крови,

И от мёртвых ни слов, ни всхрапов.

Довоенное время равно в пределе

Пустоте перед знаком свыше,

Потому-то и мёртвые все при деле,

Даже если живут и дышат.

Потому что за нами идёт война.

Обернёшься - вот и она.

Впамять

Не бывает ни славы, ни пепла славы,

Только странные лица в чужом прицеле.

Убивают не слабых, а слишком слабых.

Выживает не сильный, а злой и цельный.

Со "скачи да рубай" не уйдёшь от танка.

Мой приятель клинком задувает свечи,

Но пока он строчит рубаи да танка,

Пулемётчики Будды штурмуют вечность.

Его кисть перебита, мольберт изранен,

В котелке пожелтевшая правда стынет.

Он стоит, беззащитен, на тонкой грани -

Человек восходящий, в лучах латыни.

И под первые залпы уже верхом он,

И железную тварь обречённо рубит.

Уходи же туда, безымянный хомо,

Где освенцимских ангелов пишет Рубенс.

Где не будет ни славы, ни пепла славы,

Где отрезанный волос всё так же долог.

Где когда-то студентом напутал с лабой

Нерадивый могущественный биолог.

Все ушли на Берлин

Разливается свет по немытым тарелкам долин,

Где на первое дым, и хватило б огня на второе.

Пересуды легенд, вековые обманы былин.

Все ушли на Берлин, кроме тех, кто остался под Троей.

Их могилы тихи, в голосах у них плещет зима,

И уже не поймёшь, кто картавил, кто шокал, кто окал.

А из пыли могил прорастают живые дома,

Под фундаментом - тьма, но пока без заклеенных окон.

Над Японией ночь. Или утро? Да кто разберёт.

Не заклинило б люк, а не то возвращаться с позором.

Неопознанный бог, непьянеющий старый пилот

До сих пор не поймёт ни претензии, ни приговора.

Это наш переплёт, это вечный таёжный удел -

Измерять бепредел единицами веса тротила.

Европейская ложь. Азиатское месиво тел.

Мама, я не хотел. Да и ты бы меня не пустила.

Мир в поту и в пыли. Короли облачаются в сплин,

Королевы молчат, а царевичи рвутся в герои.

Все ушли на Берлин, непременно ушли на Берлин.

Все ушли на Берлин, кроме тех, кто вернулся из Трои.

Когда закончится вторая ядерная война...

Когда закончится вторая ядерная война,

Разделив остатки людей на живых и лишних,

На пепелищах не будут в камне выжжены имена,

Потому что не будет ни пепелищ ни

Схронов. Точнее, схроны будут пусты,

И ногти асфальта под человечьим лаком.

Фейсбук останется. Боты будут строчить посты,

А мёртвые будут лайкать.

Мёртвые переругаются с ботами, чья вина,

На башорге вылезут в топ очередные перлы...

Когда закончится вторая ядерная война,

Никто не вспомнит о первой.

Бритвенное

Весна размашиста и ветрена,

Как та судьба, что шла за ними,

Когда она ждала ответа, но

Он был привычно анонимен.

Весна, задумчива и пагубна,

Прижала к ногтю да к утру их.

А струи тыкают в нас шпагами,

Смеются, радуются струи.

Садятся струи, травят баечки,

От слов танцуют, как от печек.

А в животе порхают бабочки

И бьются крыльями о печень.

Течение

Реки мелеют, а люди мельчают.

Все разговоры - в морщинах молчаний.

И ни к чему ни обьятья, ни ругань -

Тонкие грани, как тонкие руки.

Вот она - мудрость веков и соцветий.

Ворот запахнут. И что тебе ветер?

Любовь вырастает из пепла, из новой кожи,

Так Невский проспект пожирает своих прохожих,

Так собственный хвост аспирином в себя вливает

Дорога бетоннополосая, кольцевая.

Куда вы идёте по тонкому льду настроек?

Вас мало, вас двое, вас даже ещё не трое.

Любовь не бывает ни редкой, ни слишком редкой,

Но люди сметают плотины - куда там рекам.

И вы застывали, как стрелки, по стойке полночь,

Дрожали всем телом, не в силах позвать на помощь,

Сдирая футболки под тонкую трель мартини.

Но вам говорили: "платите". И вы платили.

Платили собою, судьбою, чужой судьбою,

Платили деньгами за право платить собою.

Казнитесь теперь, распинайтесь и колесуйтесь,

За право добраться до сути, до кама-сути,

За право вернуться, минуя порог и волок.

Но ворот запахнут. И вдаль уплывает ворог.

Люди мелеют, а реки мельчают,

Время по прутику нас измочалит.

Не берёжёт бережёного берег,

Сосны сигналят сполохами белок,

Лучник надёжно укрыт за кустами,

Стрелы отстали.

Сестринское

Молоко текло во вчерашний день

во вчерашний день по сырой воде

по сырой воде по святой воде

а таких как он не найти нигде

не найти нигде даже не ищи

по сырой воде пузыри прыщи

водомерки пьют голубую гладь

не ищи его по лицу не гладь

по лицу не гладь не молчи в глаза

не смотри в глаза вейся как лоза

бейся как лоза по сырой спине

по сырой спине по сухой стене

где беда во двор там проход ужей

твоя тень дойдет до иных мужей

до иных мужей и лицом в стекло

по щекам текло в сердце не стекло

молоко светло а камыш остёр

помоги сестра подскажи костёр

запали костёр где шаги остры

где омыть глаза и власы остричь

только нет костра не бывать костру

не моли сестру не вини сестру

Headhunter

Я две тысячи лет занимал за вами,

Я не лгал ночам.

Позвони мне, охотник за головами,

Пригласи на чай.

Позвони через море из синих ниток,

Через жесть пустынь.

Ты ушёл из эфира, исчез с открыток,

Постирал посты.

За твоими делами чужие веси,

За горами - дым.

Твой аккаунт невидим, поскольку весь из

Дождевой воды.

Я читал, что на мальчиков нет прорухи,

На мужчин - петли.

Просто косы не чище, чем наши руки -

Те, что их плели.

Просто гонор отбит, гонорар построчен,

Остальное - хлам.

Позвони мне, пока я не обесточен

До последних ламп.

Я уже не взрываю танцпол словами,

Я почти не пью.

Позвони мне, охотник за головами,

И возьми мою.

Волхвы и Василий

Когда поёживается земля

Под холодным пледом листвы,

В деревню "Малые тополя",

А может, "Белые соболя",

А может, "Просто-деревню-6ля"

Хмуро входят волхвы.

Колодезный ворот набычил шею,

Гремит золотая цепь.

Волхвам не верится, неужели

Вот она - цель?

Косые взгляды косых соседей,

Неожиданно добротный засов,

А вместо указанных в брошюрке медведей

Стаи бродячих псов.

Люди гоняют чифирь и мячик,

Играет условный Лепс.

Волхвы подзывают мальчика: "Мальчик,

Здесь живёт Базилевс?"

И Васька выходит, в тоске и в силе.

Окурок летит в кусты.

"Долго ж вы шли, - говорит Василий.

Мои руки пусты, - говорит Василий.

Мои мысли просты, - говорит Василий.

На венах моих - кресты."

Волхвы сдирают с даров упаковку,

Шуршит бумага, скрипит спина.

"У нас, - говорят, - двадцать веков, как

Некого распинать.

Что же вы, - говорят, - встречаете лаем.

Знамение, - говорят, - звезда."

А Василий рифмует ту, что вела их:

"Вам, - говорит, - туда."

Василий захлёбывается кашлем,

Сплёвывает трухой,

"Не надо, - шепчет, - лезть в мою кашу

Немытой вашей рукой.

Вы, - говорит, - меня бы спросили,

Хочу ли я с вами - к вам.

Я не верю словам, - говорит Василий.

Я не верю правам, - говорит Василий.

Я не верю волхвам", - говорит Василий

И показывает волхвам:

На широком плече широкого неба

Набиты яркие купола.

Вера, словно краюха хлеба,

Рубится пополам.

Земля с человеком делится обликом,

Тропа в святые - кровава, крива.

А небо на Нерль опускает облаком

Храм Покрова.

Монеткой в грязи серебрится Ладога,

Выбитым зубом летит душа,

А на небе радуга, радуга, радуга,

Смотрите, как хороша!

Волхвы недоуменно пожимают плечами,

Уворачиваются от даров.

Волхвы укоризненно замечают,

Что Василий, видимо, нездоров.

Уходят, вертя в руках Коран,

Кальвина, Берейшит.

Василий наливает стакан,

Но пить не спешит.

Избы сворачиваются в яранги,

Змеем встаёт Москва,

И к Василию спускается ангел,

Крылатый, как Х-102:

"Мои приходили? Что приносили?

Брот, так сказать, да вайн?"

"Да иди ты к волхвам, - говорит Василий.

А хочешь в глаз? - говорит Василий.

Давай лучше выпьем", - говорит Василий.

И ангел говорит: "Давай."