НАТАЛЬЯ КРОФТС

 Родилась в г. Херсоне. Окончила МГУ им. Ломоносова и Оксфордский университет. Жила в восьми странах, побывала более чем в шестидесяти. Автор многочисленных публикаций, в том числе в журналах «Нева», «Юность», в «Литературной газете» и многих других изданиях. Сборник стихов Н. Крофтс «Поэт эпохи динозавров» вошёл в список «65 лучших книг года» в России, а в 2013 году – в длинный список премии «Литературной газеты» им. Антона Дельвига. Английские стихи вошли в четыре британские поэтические антологии. Живёт в Сиднее.

* * *

Мне не уйти из психбольницы.

Ты в ней – и вот она в тебе –

клокочет, рвётся на страницы

и шарит лапой по судьбе,

куда б тебя ни заносило –

в край небоскрёбов или скал –

ты возле солнечной Мессины

увидишь бешеный оскал

чудовищ – нет, не тех, из книжек –

своих, придуманных тоской,

толпой, тебя несущей ближе к

безумью дней, к огням Тверской.

И будто всё отлично с виду:

умыт и трезв, идёшь в театр –

но чувствуешь: с тобой в корриду

весь день играет психиатр.

Или в музеях строгой Вены

бредёшь меж статуй героинь –

а врач решит – и резко в вены

введёт любовь, как героин.

Спокойней – в домике с охраной,

решёткой, каменной стеной,

где мне зализывают раны –

чтоб не осталось ни одной,

где нет ни долга, ни заботы,

ни вин, ни бед… Халат надеть

и от субботы до субботы

на подоконнике сидеть

и издали смотреть на лица

толпы, на улицу в огне.

А рядом Гоголь отразится

в забитом намертво окне.

* * *

Отключить телефон, оборвать пуповину шнура

интернета,

и понять: ты один. Ты один. Остальное – игра

тьмы и света.

Ты – в забытом лесу, и от страха плетешь

небылицы.

Сквозь предсмертную дрожь

ты твердишь себе ложь –

в ожиданье тепла,

перелома,

чудес...

или просто – когда ж этот лес

прекратится.

* * *

Зажмурится ветер – шагнёт со скалы.

Спокоен и светел тяжёлый наплыв

предсмертного вала – он манит суда

на дно океана. Седая вода

врывается в трюмы, где сгрудились мы:

звереем – от запаха смерти и тьмы,

безумствуем, ищем причины…

Кричим: «Это риф – или мысль – или мыс –

бездушность богов – нет, предательство крыс…»

И крики глотает пучина.

Я ринусь на палубу, в свежесть грозы.

Пора мне.

Монетку кладу под язык –

бросаю ненужные ножны.

И плавно – сквозь ночь, как седая сова –

с галеры взлетаю – туда, где слова

понятны ещё –

но уже невозможны.

* * *

Лучше жить вообще без надежды,

чем с надеждой, умирающей каждый день.

Край одежды

зацепился за имя твое, за тень

наших разговоров, за белую стаю

наших писем.

Не пускает.

Стаю

сдам на подушки –

на пух.

Жалко ее, конечно,

только – одно из двух:

или она меня заклюет –

или –

я ее, влёт.

Чтобы выжить.

Железный свист.

...письма лежат в крови,

в слое небесной пыли.

* * *

Ты понимаешь: этот угар – последний.

Занавес.  Акт четвёртый написан глупо:

паспорт, билеты, куртку надеть в передней.

Свет погасить. Точка. Выносят трупы.

Мы это знаем. Но – как в античной драме –

мчимся к финалу. Жадно. Необратимо.

Неизлечимо. Страстно. Картинка в раме

раму ломает, рвётся на волю – мимо

старых сюжетов, серых зевак; потоком,

пенным, неудержимым, несётся к краю –

там, где губами… прикосновенье – током…

бешено… неуёмно… и замираем.

И за минуту – боги – любую цену,

Что там? Билет экспрессом до преисподней?

…дворник ворчит, опять отмывая сцену:

«Клюквенный сок – до жути густой сегодня».