МАРГАРИТА ЗЕЛЕНСКАЯ

Член Международной Гильдии Писателей. В 2011 году стала лауреатом международного литературного конкурса «Серебряный Стрелец». Публиковалась в журнале “Новый Ренессанс”,  соавторских сборниках «Серпантин» ( Россия, 2010),  «Спиральность Времён» (Россия, 2011), «Витражи» (Мельбурн, 2014), "Созвучье Муз" (Германия, 2014).  Автор книги «Осязанием Жизнь» (Германия, 2012) и одноимённого поэтического спектакля, показанного летом 2012 года в Москве.  С 2004 года проживает в Южной Австралии, продолжая профессиональную и творческую деятельность.

Нам не найти друг друга

Нам не найти друг друга,

кажется всё ясней -

за циферблатным кругом

стая скупых вестей

и дребезжит разбитый

воздух сквозным гудком,

если бы только свита

дней не спешила в дом -

словно в чаду вечернем

по проходным дворам

было предназначенье

всех заафишных драм -

нам не найти друг друга

даже в обрывках фраз,

скажется близорукой

встреча на этот раз..

Нам не дано случиться,

где озаряет свет

желтых фасадов лица,

сонный ночной проспект,

где спеленает время

скверы листвой и здесь

чудится сокровенней

всех одиночеств смесь.

Если бы не тревога -

веры уже на треть,

нам бы успеть немного

время перетерпеть..

город сердечным стуком

суток везет состав,

нам не узнать друг друга

в Божьих больших глазах.

Хиромантия

Мне ли прозу читать в паутинах ладони

ремеслом шарлатанов,

                                       цыган, чудаков...

Лучше сжатый кулак, где нет истины кроме

сохранить для себя про запас медяков.

Не в охапке нести, что становится притчей:

Где обман - там наука... теряешь - найдешь..

По бороздкам любовь сиротливо мурлычет,

впрочем..

                 только тому, кто душой тонкокож.

Чутко чувствуя фальшь, до последнего слога,

заболеть в переплётах сердечных морщин,-

там за пазухой мир в недоверии скомкан,

словно первой попыткой испорченный блин.

Пусть безумье царит в головных ответвленьях,

как возможные пробы лирических сцен,

Дай мне Боже поверить сейчас, без сомненья,

что свободе не страшно понятие стен...

...на стене гобелен, пляшут шторы из ситца.

Хиромантия всё же великая вещь...

Угораздило если с руками родиться,

Значит есть чем гордиться и есть что беречь.

Неразменным рублём

 По-другому никак, будет сыграно в лицах,

проживется правдивей на третьих ролях,-

не в столиц толчее и газетных страницах,

не в афишах, не в дальних гастрольных огнях.

От сиреневых крон и шальных поколений

до подмостков финальных закатных омег,

как сухой лоскуток по гранитным ступеням

дворник гонит горячечный спятивший век.

Не в столиц толчее... неземным самородком

зреет в завязи строк солонцовский июнь,

где петлисты слова – старомодные чётки

на протяжных дорожках качнувшихся струн..

Где отверстым дыханием чаяний сохнут

на столешнях заснежья разнеженных лип,

мягко трётся покой зеленеющим боком

и зрачками сияет заблудший залив.

Из слагаемых новых до взлёта, до веры

заполынит и стронет быльём и зверьём

чёрно-белых ролей угловатые сферы,

чтоб до тех колоколен зардел окоём.

Этот вечер с лицом захмелевшего брюта

неразменным рублем уже выверил блеф,

по-другому никак не случится... покуда

до мечты остаётся последний билет.

Старая... старая игра

Выживают любовью в безмолвии царства теней,

твоя Гретхен осеннюю пряжу в забвеньи прядёт.

Всё вернётся в финале, а, значит, сведётся на нет –

пусть бредовым “чёт-нечет”-

такой в грешных сделках рассчёт.

Отголосками дни... ты уже неизбывно далёк,

оставаться незрячей по правилам старой игры:

интуицией жить, биться крыльями, что мотылёк,

в белоденные лампы, как-будто в иные миры.

Там в стратегиях чувства земное осталось без дна,

зачинаешь надежду и ей колыбельно поёшь -

всё вернётся, когда плодовитая фрау Луна

соберёт, разродившись, всю звездную стаю...

мне ложь –

предсказуемость ставки - обменом за тайну – душа,

в твоих играх залогом останусь навечно,

скажи...

можно выжить любовью, приняв хладнокровное “ждать”

вместо яда, когда без тебя не получится жить.

На другом беззимнем полюсе

Невпопад ледостав наших чувств, и тайком,

где белёсый декабрь исчезает вдали,

хитрый город нескладным своим существом

взгромоздился на сонное тело земли.`

Где-то в той стороне адресат занемог,

хоть слезливых сезонов прошла череда,

обернувшись сквозь самый последний звонок

обжигающей вестью –

Опять холода

пробрались на порог по забытым следам,

пусть в беззимье и пусть нелегко оттого..

Не поверишь, но, видимо, в правилах Там,

чтобы зябко дышалось,

когда Рождество,

чтоб до дрожи тревожить предчувствием зим,

и в изнанках души на других полюсах

тихо сыпались хлопья и светом своим

оставляли в раскормленной тьме чудеса.

Может прошлое ладит канвой оберег

и недвижимы наших невстреч рубежи…

Как в последнюю повесть сбежим в этот снег?

Знаешь, кажется с ним возвращается жизнь.

Пятница. Тринадцать. Ноль cемь

То часы спешили, то тонули

на проспекте Октября надежды -

призрак даты будто бедокурил

и смешливо ошивался

между

прочим прочить встречу ещё проще,

если мы в июле и картинно

день тринадцатый с утра топорщит

облака, как тяжкую повинность, –

точно избавленьем от причастий,

чтобы оправдаться грозовою

самою своею тёмной мастью

пятница не пятилась восьмою,

пусть и снисходительно пыталась

прижиматься, плыть, но в электричке

пеклом обдавать, пугать танталом

слабых сердцем;

Тонко, патетично

на москве-реке крестила пядью,

скрючивши мосты для поцелуев,

мы спешили к волшебству, не глядя,

а она - чудить, любовь почуяв.

Нет, не то чтоб подавать на блюде

поспешила чувства в одночасье,

но вначале впечатляли люди,

а потом немое их участье...

В поощренье шумному движенью

шелушилась листьями, пошаркав

вдоль дорог и в тесном окруженьи

площадей, кремля, культуры парка;

сутки словно выклевав до крохи,

тени морщила, кляла пройдоха

матерщиной пешеходов, стойким

запахом, что может статься плохо.

Я же в сожаленьи, что прощаться,

ощутив тревогу ещё пуще,

всё шептала: пятница... тринадцать...

и спасала спятившую душу.

Зажженный сумрак

Зажженный сумрак парковой аллеи

фонарными цилиндрами ловушек,

залетные случайные трофеи

в последнем танце – кружат... бьются... кружат.

Бесшумно вдоль вытягивает тени

от поступи, как пряжу, - дальше – тоньше...

Метаморфозами ночной артели

надменный месяц серебрится кожей.

Уже затих цикад болтливых стрекот

дождю вослед - веселье скоморошье,

оторванный висит скамейки локоть,

осиротевшей на мощеной прошве.

Сказания прокисших листопадов

бормочет прель.

                            Шершавою подошвой

вспугнет в тиши гнездившийся порядок

сутулый припозднившийся прохожий.

Где-то рядом с тобой

Лучше не забывать - несезон... непокой...

пусть всё чаще стихи проверяют на прочность

где-то рядом с тобой, под вчерашней листвой,

прорастают дождями

                                      позвучно... построчно...

сколько их – перебор... переброд впереди

приголубишь остатки, что сердца коснулись -

этот поздний мотив:

                                    фонари... фонари...

словно свет изнутри разбежавшихся улиц.

Зачастила искать до последних дворов

край земли, где, как водится… грезишься,

знаешь,

я приеду, пускай несезон, но таков

непокой без стихов,

                                    без зонтов и трамваев.

Тихо выпорхнет тень сквозь завесу гардин,

где-то рядом с тобой утончённей и глуше

тронет струны смычок... блёклый день нелюдим,

мне захочется слушать его,

                                                 слушать...  слушать...

Венецианское

На прилавке тряпичная кукла пляшет

многолюден Риальто и тесен шибко,*

всё бесплотно

среди мишуры, стекляшек

феерично каналов блестят прожилки.

Беззастенчив, как в киноленте лиричен

битый день в декадансе, а здесь –

как в дансе,

ты с сигарой, а я смеюсь неприлично -

dolce... **

глянцем гондола лаковым застит

взгляд вальяжен, ворсист...

тишина вельветом,

кружевами и перьями ночи шиты.

Маски, краски сходят с холстов Каналетто,

оккультизмом пронизаны реквизиты.

Свой железный сундук пополняю чаще -

архивариус слёз, лукавых улыбок...

Кукла пляшет...

хочется быть настоящей -

не тряпичным подобием тех фальшивок.

Вытекает мотив мандалины хрупко,

ворожея ссыпает бобы в передник,

беспардонно целует лакей Петрушка

её губы... лихой провокатор... сплетник.

* Риальто - рынок в Венеции

** Dolce (ит.) - сладкий

Сон... пусть сон

Проснись...

проснись, чтоб непременно вспомнить -

там за оградой сквера в глубине

дорожки застилаются извне

протекшим светом из фонарных донец,

тенетами ночей надежды зыбки,

в усмешке месяц перекошен ртом,

сжимая тьму,

фальцетом о своём

бесчувственных дворов ворчат калитки...

пока пора верстает предисловье,

а время льнёт залечивать тщету,

больничную листая тишину,

как книгочей у мира в изголовьи...

и отчий дом твоих воспоминаний,

где сызнова кроит велосипед

по липким тропам залежалый креп,

проносится, как кадры на прощанье.

Но будто бы сильней и будто чаще

в прерывистом

проснись... проснись... проснись

каскады ливней бьются о карниз, -

проклюнувшись, апрель дождём иначит.

Проснись на померанцевом восходе,

где ящеркой прозрачной мельтешит

в демисезоне неприглядном жизнь

одетая совсем не по погоде.