Tuesday 28 February 2012

Юлия Леонтьева

Дождь как явление природы

Дождь стоял стеной, демонстрируя своё временное право на
господство. Набережная реки постепенно превращалась в её владения.
Вьетнамцы, привыкшие к разным выходкам природы, почти что
проплывали на своих велосипедах по набережной. Покрытые
дождевиками, они продолжали предлагать туристам ну хоть что-
нибудь у них купить, не уступая в своём упорстве самому дождю.
Рыбаки сидели в пришвартованных лодках и ели уже какой по счету
в этот день суп наполовину с дождём. Казалось, ничто не может
пошатнуть и нарушить странный уклад, со стороны выглядевший, как
жизнь на грани с мистикой.

Любопытные туристы наблюдали за всем этим из многочисленных
кафе, облюбовав себе местечко поуютнее, с наилучшим видом на реку.

Хозяин одного из таких кафе, Жан, сидел за столиком и делал
рутинную работу на калькуляторе, в то время как изумлённые
экзотикой посетители, укрывшись от дождя, попивали свой кофе и
бурно обсуждали впечатления от Вьетнама. Как же Жан их понимал!
Ведь ещё недавно он был одним из них – таким же пришельцем
с Запада, которого удивляло это неуязвимое спокойствие и
сосредоточение на повседневности. И вот сейчас, когда он сам стал
частью этого мира, он с иронией наблюдал за туристами. Вон там, за
столом справа, сидят двое молодых немцев, громко разговаривают
и, похоже, посмеиваются над неутомимыми вьетнамцами. Ну что
ж, их можно понять: ведь приехали они сюда, скорее всего, за
дешёвыми впечатлениями. За следующим столиком сидят влюблённые
французы. Услышав родную речь, Жан не только не заинтересовался
ими, а постарался поскорее переключить своё внимание на других
посетителей, сидящих за столиком с видом на набережную. Не только
по языку, но даже по их спинам он понял, что это русские. У мужчины
спина была гордой, с идущей от неё волной непобедимости. От его
спутницы исходила тоже некоторая горделивость, но скорее за счёт
непривязанности к месту и времени, и Жану показалось, что не она во
Вьетнаме, а Вьетнам в ней. Что-что, а в людях он научился разбираться
неплохо, даже по их спинам.

Жан спокойно наблюдал за работой официанток, зная, что никто его не
подведёт ни сегодня, ни завтра, и никогда. Наступил баланс, в поиске

которого он прожил много лет в Париже, а потом, будучи изгнанным,
никому на свете не нужным, в Азии. От монотонного шума дождя Жан
прикрыл глаза и его унесло в далёкий, кажущийся сегодня нереальным
мир...

Окна его адвокатской конторы выходили прямо на Елисейские поля,
но Жан кроме толпы людей, копошащейся как тараканы, ничего из
окна не видел. Ему даже их было жалко – этих маленьких, с рюкзаками
на плечах туристов: столько денег и энергии утекает в никуда.
На фоне его нескончаемых дел амбиции приезжих со всего мира
выглядели нелепыми. А поговорку «увидеть Париж и умереть» он себе
представлял даже буквально: тротуары завалены трупами и каждый
день новыми. Мистические картины часто возникали в воображении
Жана, хотя, каким окажется будущее, он и представить себе не мог, так
же, как не могут это сделать сидящие сейчас в кафе.
В то время Жан вёл дело одного очень влиятельного господина с
тёмным прошлым, которому удалось выйти на вполне достойную
поверхность. Тот рвался в большую политику и обратился к Жану
помочь ему скинуть с плеч пару криминальных дел. Как-то раз
для обсуждения их общего бизнеса Жану пришлось побывать у
своего клиента дома, где он познакомился с его женой. Её неброская
красота и, скорее, простота, чем изысканность, сразу привлекли
внимание Жана. На удивление, Мадлен, так звали женщину, оказалась
интересным собеседником. Они разделяли одни и те же идеи,
сохранившиеся ещё со времён студенчества. Пока хозяин говорил
в кабинете по телефону, между ними образовался невидимый,
но мощный мост. Жан представил себя вместе с Мадлен на этом
воздушном, но крепком мосту, возвышающимся над всем деловым
и обыденным, грязным и продажным. Свет, идущий от этой
удивительной женщины, возвратил Жану забытую надежду на любовь,
в необходимости которой он давно разуверился.

А потом всё и началось: они стали встречаться, и встречи эти для обоих
были, как внезапно настигшая их жизнь, та, которую они могли бы и
не узнать. Но длилась эта жизнь недолго. Влиятельный муж Мадлен
решил, что хватит за ними следить – это неинтересно, да и времени у
него на это нет, и пора разобраться с этим молодым, непонятно на что
рассчитывающим, адвокатом.

Вернувшись как-то с работы домой, Жан только и успел закрыть

свою машину, как что-то тяжелое шарахнуло его по голове. Очнулся
он в каком-то подвале на стуле, где его бывший клиент ожидал
пробуждения Жана, как усердная мать, охраняющая сон своего
ребёнка.

«Слушай, Жан,- довольно ласково начал бывший клиент,- мне
несложно тебя убить, причём так, что никто и следов не найдёт,
но, честно, - не хочется мне сейчас крови. Живи! Но только не
здесь. Ты получишь достаточно денег и уедешь завтра далеко. Про
Мадлен забудь. Ты человек без власти, а значит не тебе выбирать.
Вздумаешь вернуться – ты не жилец», - сказал он, и при этом его глаза
наполнились кровавым блеском.

И Жан уехал. Утренним рейсом, под надзирательными взорами людей
бывшего клиента, под проливным дождём, под рёв самолёта, под
полное презрение к себе - Жан улетал по купленному для него билету в
Бомбей. Его растоптали, у него отобрали Мадлен, но оставили, якобы,
жизнь.

Бесцельно его носило по разным странам Азии. Он слился с толпой
туристов и как будто ничем от них не отличался: так же осматривал
красоты, так же пробовал разную экзотическую еду, но чувствовал
внутри себя только пустоту. «Заблудившись в своих желаниях, он
оказался за их пределами. Это не было ни началом, ни концом, а
тем более продолжением.»

Где он? На востоке, который интересовал его с детства, а сейчас совсем
не интересует? Куда направляется? Если всё время двигаться на восток,
то можно, в конце концов, оказаться в Париже. Туда ему нельзя, значит
передвижение бессмысленно. Так он понял, что надо остановиться и
оглянуться.

Это было в одном маленьком рыбачьем вьетнамском городке под
названием Хой Ан. Жан наблюдал за местной размеренной жизнью,
за трудолюбивыми вьетнамцами и вскоре стал помогать рыбакам в
их незатейливом деле: то лодку разгрузит, то сети сложит, то рыбу
почистит. Ему нравилось с ними отдыхать, расслабленно покуривая
сигарету и не думая про завтрашний день. Он всё меньше и меньше
переживал то, как его сняли с колеи налаженной жизни, и более
того – его стали посещать едва уловимые моменты счастья. Это не

было тем счастьем, которое он испытывал с Мадлен, а было чем то
другим, до сих пор ему не знакомым. Жизнь после смерти – вот что
ассоциировалось у Жана с его новым счастьем. Постепенно возникало
соединение с природой и людьми, с чужим языком, с запахами и даже с
неотъемлемым мусором вокруг. Безупречность простоты – так осознал
Жан своё новое бытиё. Здесь есть место для всех, кто понимает эту
утончённую простоту, но совсем нет места для таких, как муж Мадлен
и его люди.

К банковскому счёту, полученному взамен на своё достоинство, Жан
относился хладнокровно: тратил только на необходимое. И вот впервые
за годы своего изгнания ему захотелось заняться делом, чтобы стать
частью найденной, наконец-то, гармонии.

Кафе на набережной, купленное Жаном, вскоре приобрело шарм и уют.
Развешенные на стенах сети и вёсла, в сочетании с яркими картинами
местных художников, привлекали внимание посетителей, а запах кофе
интригующе зазывал в кафе. Жану нравилась семья, работающая у
него: муж с женой готовили изумительную еду из свежайших рыбных
продуктов, а их дочери обслуживали посетителей. Каждый новый день
был таким же хорошим, как прошлый день. «Неужели это навсегда?
- думал Жан в тот дождливый полдень, наблюдая за сидящими за
столиками посетителями, – по законам диалектики хорошее должно
сменяться плохим, и наоборот, а здесь явная мистика. И куда приведёт
эта прямая линия...?»

Размышления Жана прервались визгом сидящей за столиком
француженки. Он сразу не понял, в чём дело, но потом увидел стаю
тараканов, бегущих в кафе, видимо, вытесненных ливнем из своего
дремучего бытия. Жан вместе с официантами принялся выметать
их, но тараканы всё прибывали и прибывали, постепенно заполняя
собой всё пространство. Зловеще вращая усами, тараканы ползали по
столам и стульям, купались в чашках с кофе и при этом вырастали
на глазах. Безобразный по сути своей подпольный мир начал захват
человеческой обители. Вот он, совершенный, уязвимый, полный
красоты и нищеты мир, с которым тараканы справятся по-своему.
Они смеялись над пытающимся сражаться с ними Жаном и над
всеми растерянными людишками вокруг. Привычная для людей
борьба за выживаемость как-то сама собой отступила, земная суета
перешла к монстрам, и наступила лёгкость, безумная лёгкость

бытия. Вытесненные из жизненной плоскости, даже самые стойкие
посетители кафе, даже самые невозмутимые вьетнамцы и даже сам
Жан, воспарили над атакующей и разрастающейся массой насекомых и
стали постепенно уменьшаться в размерах, пока все они не смешались
с дождём и не исчезли из поля осязания новых жильцов этого, как
оказалось, действительно мистического мира.

0 comments:

Post a Comment